Ипотека и кредит

 Пословицы, поговорки, загадки, присказки, афоризмы. 

 Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла? Воланд в ""Мастере и Маргарите

Кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится.

Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.

Портрет
БУЛГАКОВ Михаил Афанасьевич [3 (15 мая) 1891, Киев — 3 марта 1940, Москва], русский писатель.
В Киеве
Будущий писатель родился в семье профессора кафедры западных вероисповеданий Киевской духовной академии Афанасия Ивановича Булгакова. Семья была многодетная (Михаил — старший сын, у него было еще четыре сестры и два брата) и дружная. Позже Булгаков не раз вспомнит о «беспечальной» юности в красивом городе на днепровских кручах, об уюте шумного и теплого родного гнезда на Андреевском спуске, сияющих перспективах будущей вольной и прекрасной жизни.
Бесспорны влияние и роль семьи: твердая рука матери Варвары Михайловны, не склонной к сомнениям по поводу того, что есть добро, а что — зло (праздность, уныние, эгоизм), образованность и трудолюбие отца («Моя любовь — зеленая лампа и книги в моем кабинете», — напишет позже Булгаков, вспоминая допоздна засиживающегося за работой отца). В семье царит безусловный авторитет знания и презрение к невежеству, не отдающему себе в этом отчета.
Когда Михаилу было 16 лет, от болезни почек умер отец. Тем не менее будущее еще не отменено, Булгаков становится студентом медицинского факультета Киевского университета. «Профессия врача казалась мне блестящей», — скажет он позже, объясняя свой выбор. Возможные аргументы в пользу медицины: независимость будущей деятельности (частная практика), интерес к «устройству человека», равно как и возможность ему помочь. Далее — первая женитьба, для того времени чрезмерно ранняя. Михаил, студент-второкурсник, вопреки воле матери женится на юной Татьяне Лаппа, только что окончившей гимназию.
Юный врач
Учеба в университете была прервана досрочно. Шла мировая война, весной 1916 «ратником второго ополчения» Михаил выпущен из университета (диплом был получен позже) и добровольно отправился работать в один из киевских госпиталей. Раненые, страдающие люди стали его врачебным крещением. «Заплатит ли кто-нибудь за кровь? Нет. Никто», — написал он через несколько лет на страницах «Белой гвардии». Осенью 1916 доктор Булгаков получил первое назначение — в маленькую земскую больницу в Смоленской губернии.
Выбор, связанный с постоянной напряженностью морального поля, на фоне слома рутинного течения жизни, экстремальной повседневности формировал будущего писателя. Для него характерно стремление к позитивному, действенному знанию — серьезность размышлений над атеистическим миросозерцанием «естественника», с одной стороны, — и верой в высшее начало, с другой. Важно и еще одно: врачебная практика не оставляла места деконструктивным умонастроениям. Возможно, именно поэтому Булгакова не коснулись модернистские веяния начала века.
Каждодневная хирургическая практика недавнего студента, работавшего в военно-полевых госпиталях, затем — бесценный опыт сельского врача, вынужденного в одиночку справляться с многочисленными и неожиданными болезнями, спасая человеческие жизни. Необходимость принятия самостоятельных решений, ответственность. Да еще и нечастый дар блестящего врача-диагноста. В дальнейшем Булгаков проявит себя и как диагност социальный. Очевидно, насколько проницательным оказался писатель в неутешительном прогнозе развития общественных процессов в стране.
На переломе
Пока вчерашний студент взрослел, превращаясь в решительного и опытного земского врача, в России начались события, на много десятилетий вперед определившие ее судьбу. Отречение царя, февральские дни, наконец — октябрьский переворот 1917 года. «Настоящее таково, что я стараюсь жить, не замечая его... Недавно в поездке в Москву и Саратов мне пришлось видеть все воочию, и больше я не хотел бы видеть. Я видел, как серые толпы с гиканьем и гнусной руганью бьют стекла в поездах, видел, как бьют людей. Видел разрушенные и обгоревшие дома в Москве... тупые и зверские лица... Видел толпы, которые осаждали подъезды захваченных и запертых банков, голодные хвосты у лавок... видел газетные листки, где пишут, в сущности, об одном: о крови, которая льется и на юге, и на западе, и на востоке, и о тюрьмах. Все воочию видел, и понял окончательно, что произошло» (из письма Михаила Булгакова 31 декабря 1917 сестре Надежде).
В марте 1918 Булгаков вернулся в Киев. Через город прокатываются волны белогвардейцев, петлюровцев, немцев, большевиков, националистов гетмана Скоропадского, вновь большевиков. Каждая власть проводит мобилизацию, и врачи необходимы всем, кто держит в руках ружье. Мобилизуют и Булгакова. В качестве военного врача вместе с отступающей Добровольческой армией он отправляется на Северный Кавказ. То, что Булгаков остался в России, было лишь следствием стечения обстоятельств, а не свободным выбором: он лежал в тифозной горячке, когда белая армия и сочувствующие ей покидали страну. Позже Т. Н. Лаппа свидетельствовала, что Булгаков не раз пенял ей на то, что она не вывезла его, больного, из России.
По выздоровлении Булгаков оставил медицину и начал сотрудничать с газетами. Одна из первых его публицистических статей называется «Грядущие перспективы». Автор, не скрывающий приверженности белой идее, пророчит долгое отставание России от Запада. Первые драматургические опыты появились во Владикавказе: одноактная юмореска «Самооборона», «Парижские коммунары», драма «Братья Турбины» и «Сыновья муллы». Все они шли на сцене Владикавказского театра. Но автор относился к ним как к вынужденным обстоятельствами шагам. «Сыновей муллы» автор оценит так: их «писали втроем: я, помощник поверенного и голодуха. В 1921-м, в его начале...» О вещи, более продуманной («Братья Турбины»), с горечью расскажет брату: «Когда меня вызвали после второго акта, я выходил со смутным чувством... Смутно глядел на загримированные лица актеров, на гремящий зал. И думал: «а ведь это моя мечта исполнилась... но как уродливо: вместо московской сцены сцена провинциальная, вместо драмы об Алеше Турбине, которую я лелеял, наспех сделанная, незрелая вещь...».
Переезд в Москву
Возможно, смена профессии диктовалась и обстоятельствами: недавний военный врач белой армии жил в городе, где установлена власть большевиков. Вскоре Булгаков переехал в Москву, куда со всех концов страны стекались литераторы. В столице создавались многочисленные литературные кружки, открывались частные издательства, работали книжные лавки. В голодной и холодной Москве 1921 Булгаков настойчиво овладевал новой профессией: писал в «Гудке», сотрудничал с берлинской редакцией «Накануне », посещал творческие кружки, заводил литературные знакомства. К вынужденной работе в газете относится, как к деятельности постылой и бессмысленной. Но надо и зарабатывать на жизнь. «... Я зажил тройной жизнью», — писал Булгаков в неоконченной повести «Тайному другу» (1929), родившейся как письмо к третьей жене писателя — Елене Сергеевне Шиловской. В очерках, печатавшихся в «Накануне», Булгаков иронизировал над официальными лозунгами и газетными штампами. «Я человек обыкновенный, рожденный ползать», — аттестовал себя рассказчик в фельетоне «Сорок сороков». А в очерке «Москва краснокаменная» описывал кокарду на околыше форменной фуражки: «Не то молот и лопата, не то серп и грабли, во всяком случае не серп и молот».
В «Накануне» вышли в свет «Необыкновенные приключения доктора» (1922) и «Записки на манжетах» (1922-1923). В «Необыкновенных приключениях доктора» описания сменяющих друг друга властей и армий даны автором с нескрываемым чувством неприязни. Дело доходит до крамольной мысли о разумности дезертирства. Герой «Приключений...» не принимает ни белую идею, ни красную идею. От произведения к произведению крепло мужество писателя, посмевшего осудить оба воюющих лагеря.
Булгаков осваивал новый материал, требующий и иных форм отображения: Москва начала 1920-х, характерные черты нового быта, неизвестные ранее типы. Ценой мобилизации душевных и физических сил (в Москве жилищный кризис, и писатель жил в комнате коммунальной квартиры, которую позже опишет в рассказах «Самогонный быт», с грязью, пьяными дебошами и невозможностью уединения), Булгаков опубликовал две сатирические повести: «Дьяволиаду» (1924) и «Роковые яйца» (1925), написал «Собачье сердце» (1925). Рассказ о болевых точках современного дня у него выливается в фантастические формы.
«Роковые яйца» и «Собачье сердце»
В Советской республике случился куриный мор («Роковые яйца»). Правительству необходимо восстановить «куриное поголовье», и оно обращается к профессору Персикову, открывшему «красный луч», под действием которого живые существа не только мгновенно достигают колоссальных размеров, но и становятся необычайно агрессивны в борьбе за существование. Намеки на происходящее в Советской России на редкость прозрачны и бесстрашны. Невежественный директор куриного совхоза Рокк, к которому по ошибке попадают выписанные из-за границы для профессорских опытов яйца змей и страусов, с помощью «красного луча» выводит из них полчища гигантских животных. Гиганты идут на Москву. Столицу спасает лишь счастливая случайность: на нее обрушиваются небывалые морозы. В финале повести озверевшие толпы громят лабораторию профессора, и его открытие гибнет вместе с ним. Точность социального диагноза, предложенного Булгаковым, была по достоинству оценена насторожившейся критикой, писавшей, что из повести совершенно ясно, что «большевики совершенно негодны для творческой мирной работы, хотя способны хорошо организовать военные победы и охрану своего железного порядка».
Следующая вещь, «Собачье сердце» (1925), уже не была пропущена в печать и была напечатана в России лишь в годы перестройки, в 1987. Ее фразы и формулы незамедлительно вошли в устную речь интеллигентного человека: «разруха не в клозетах, а в головах», «семь комнат каждый умеет занимать», позже к ним прибавится и «осетрина второй свежести», и «чего не хватишься, ничего у вас нет», «правду говорить легко и приятно».
Главный герой повести, профессор Преображенский, проводя медицинский эксперимент, пересаживает орган погибшего в пьяной драке «пролетария» Чугункина бродячему псу. Неожиданно для хирурга пес превращается в человека, и этот человек — точное повторение погибшего люмпена. Если Шарик, как называл пса профессор, добр, неглуп и благодарен новому хозяину за приют, то чудом оживший Чугункин воинственно невежественен, вульгарен и нагл. Убедившись в этом, профессор осуществляет обратную операцию, и в его уютной квартире вновь появляется добродушный пес.
Рискованный хирургический эксперимент профессора — намек на «смелый социальный эксперимент», происходящий в России. Булгаков не склонен видеть в «народе» идеальное существо. Он уверен, что лишь трудный и долгий путь просвещения масс, путь эволюции, а не революции может привести к реальному улучшению жизни страны.
«Белая гвардия» и «Дни Турбиных»
Не отпускает Булгакова и пережитое в годы Гражданской войны. В 1925 в журнале «Россия» появляется первая часть «Белой гвардии». В эти месяцы у писателя новый роман, и, оставляя Татьяну Лаппу, он посвящает «Белую гвардию» Любови Евгеньевне Белосельской-Белозерской, ставшей его второй женой. Булгаков избирает писательскую стезю в кардинально изменившихся условиях, когда многие уверены в том, что традиции великой русской литературы 19 века безнадежно устарели, никому более не интересны. Пишет демонстративно «старомодную» вещь: «Белая гвардия» открывается эпиграфом из пушкинской «Капитанской дочки», она открыто продолжет традиции семейного романа Толстого. В «Белой гвардии», как и в «Войне и мире», мысль семейная тесно связана с историей России. В центре романа — распавшаяся семья, жившая в Киеве в «доме белого генерала», на Андреевском спуске во время братоубийственной войны на Украине. Главными героями романа были врач Алексей Турбин, его брат Николка и сестра, очаровательная рыжая Елена, и их «нежные, старинные» друзья детства. Уже в первой фразе, открывающей «Белую гвардию»: «Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй», — Булгаков вводит две точки отсчета, две системы ценностей, будто «оглядывающихся» друг на друга. Это дает возможность писателю точнее оценить смысл происходящего, увидеть современные события глазами беспристрастного историка.
Еще в 1923 на страницах дневника, носящего красноречивое название «Под пятой», Булгаков писал: «Не может быть, чтобы голос, тревожащий сейчас меня, не был вещим. Не может быть. Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним — писателем». Мощное вхождение Булгакова в литературу, о котором М. А. Волошин (в частном письме) скажет, что его «можно сравнить только с дебютами Достоевского и Толстого», пройдет мимо широкой читающей публики. И хотя рождение большого русского писателя состоялось, его мало кто заметил.
Но вскоре журнал «Россия» закрылся, роман остался недопечатанным. Однако его герои продолжали тревожить сознание писателя. Булгаков начинает сочинять пьесу по мотивам «Белой гвардии». Процесс этот замечательно описан на страницах поздних «Записок покойника» (1936-1937) в строчках о «волшебной коробочке», распахивающейся вечерами в воображении писателя.
В лучших театрах тех лет — острый репертуарный кризис. МХАТ в поисках новой драматургии обращается к прозаикам, в том числе, к Булгакову. Булгаковская пьеса «Дни Турбиных», написанная по следам «Белой гвардии» становится «второй «Чайкой» Художественного театра, а нарком просвещения А. В. Луначарский назвал ее «первой политической пьесой советского театра». Премьера, состоявшаяся 5 октября 1926, сделала Булгакова знаменитым. Каждый спектакль — аншлаг. История, рассказанная драматургом, потрясала зрителей своей жизненной правдой гибельных событий, которые многие из них совсем недавно переживали. На волне оглушительного успеха спектакля журнал «Медицинский работник» опубликовал цикл рассказов, который позже будет назван «Записками юного врача» (1925-1926). Эти печатные строчки оказались последними, которые Булгакову суждено было увидеть при жизни. Еще одним следствием мхатовской премьеры стал хлынувший поток журнальных и газетных статей, наконец-то заметивших и Булгакова-прозаика. Но официальная критика заклеймила творчество писателя как реакционное, утверждавшее буржуазные ценности.
Образы белых офицеров, которые Булгаков безбоязненно вывел на сцену лучшего театра страны, на фоне нового зрителя, нового быта, обретали расширительное значение интеллигенции, неважно, военной ли, гражданской. В пьесе входили чеховские мотивы, мхатовские «Турбины» соотносились с «Тремя сестрами» и выпадали из актуального контекста плакатной, агитационной драматургии 1920-х годов. Спектакль, встреченный в штыки официальной критикой, вскоре был снят, но в 1932 был восстановлен волей Сталина, лично смотревшего его более полутора десятка раз (до сих пор его отношение к самому Булгакову остается загадкой).
Драматургия Булгакова
С этого времени и до конца жизни Булгаков уже не оставлял драматургию. Помимо полутора десятка пьес, опыт внутритеатрального быта приведет к рождению неоконченного романа «Записки покойника» (впервые был напечатан в СССР в 1965 под названием «Театральный роман»). Главный герой, начинающий писатель Максудов, служащий в газете «Пароходство» и сочиняющий пьесу по мотивам собственного романа, нескрываемо биографичен. Пьеса пишется Максудовым для Независимого театра, которым руководят две легендарные личности — Иван Васильевич и Аристарх Платонович. Отсыл к Художественному театру и двум крупнейшим русским театральным режиссерам 20 века, Станиславскому и Немировичу-Данченко, легко узнаваем. Роман исполнен любви и восхищения людьми театра, но и сатирически описывает и сложные характеры тех, кто творит театральное волшебство, и внутритеатральные перипетии ведущего театра страны.
Почти одновременно с «Днями Турбиных» Булгаков написал трагифарс «Зойкина квартира» (1926). Сюжет пьесы был весьма актуален для тех лет. Предприимчивая Зойка Пельц пытается скопить денег на покупку заграничных виз для себя и своего любовника, организуя подпольный бордель в собственной квартире. В пьесе запечатлен резкий слом социальной реальности, выраженный в смене языковых форм. Граф Обольянинов отказывается понять, что такое «бывший граф»: «Куда же я делся? Вот же я, стою перед вами». Он с демонстративным простодушием не принимает не столько «новые слова», сколько новые ценности. Блистательное хамелеонство обаятельного проходимца Аметистова, администратора в зойкином «ателье» составляет разительный контраст не умеющему применяться к обстоятельствам графу. В контрапункте двух центральных образов, Аметистова и графа Обольянинова, проступает глубинная тема пьесы: тема исторической памяти, невозможности забвения прошлого.
За «Зойкиной квартирой» последовал направленный против цензуры драматический памфлет «Багровый остров» (1927). Пьесу поставил А. Я. Таиров на сцене Камерного театра, но она продержалась совсем недолго. Сюжет «Багрового острова» с восстанием туземцев и «мировой революцией» в финале, обнаженно пародиен. Булгаковский памфлет воспроизводил типичные и характерные ситуации: пьеса о восстании туземцев репетируется режиссером-приспособленцем, с готовностью переделывающим финал в угоду всесильному Савве Лукичу (которого в спектакле делали похожим на известного цензора В. Блюма).
Казалось бы, удача сопутствовала Булгакову: на «Дни Турбиных» во МХАТе невозможно было попасть, «Зойкина квартира» кормила коллектив театра им. Евг. Вахтангова, и лишь по этой причине ее вынуждена была терпеть цензура; о смелости «Багрового острова» восхищенно писала зарубежная печать. В театральном сезоне 1927-28 Булгаков — самый модный и преуспевающий драматург. Но время Булгакова-драматурга обрывается столь же резко, как и прозаика. Следующая пьеса Булгакова «Бег» (1928), на сцену уже не вышла.
Если «Зойкина квартира» рассказывала о тех, кто остался в России, то «Бег» — о судьбах тех, кто ее покинул. Белый генерал Хлудов (у него был реальный прототип — генерал Я. А. Слащов), во имя высокой цели — спасения России — пошедший на казни в тылу и оттого теряющий рассудок; лихой генерал Чарнота, с одинаковой готовностью бросающийся в атаку и на фронте, и за карточным столом; мягкий и лиричный, как Пьеро, университетский приват-доцент Голубков, спасающий любимую женщину Серафиму, бывшую жену бывшего министра, — все они очерчены драматургом с психологической глубиной.
Верный заветам классической русской литературы 19 века, Булгаков не окарикатуривает своих героев. Несмотря на то что персонажи совсем не рисовались людьми идеальными, они вызывали сочувствие, а ведь среди них было немало недавних белогвардейцев. Никто из ее героев не рвался обратно на родину, чтобы «принять участие в построении социализма в СССР», — как советовал окончить пьесу Сталин. Вопрос о постановке «Бега» четырежды рассматривался на заседаниях Политбюро. Второго появления белого офицерства на сцене власти не допустили. Так как писатель к советам вождя не прислушался, пьеса впервые была поставлена только в 1957 и не на столичных подмостках, а в Сталинграде.
1929 год, год сталинского «великого перелома», ломал судьбы не только крестьянству, но и любым еще сохранившимся в стране «единоличникам». В это время со сцены были сняты все пьесы Булгакова. В отчаянии Булгаков 28 марта 1930 направил письмо правительству, в котором говорилось о «глубоком скептицизме в отношении революционного процесса», происходящего в отсталой России, и признается, что «попыток сочинить коммунистическую пьесу даже не производил». В конце письма, исполненного подлинно гражданского мужества, была настоятельная просьба: или отпустить за границу, или дать работу, иначе «нищета, улица и гибель».
Его новая пьеса называлась «Кабала святош» (1929). В центре ее коллизия: художник и власть. Пьеса о Мольере и его неверном покровителе Людовике XIV прожита писателем изнутри. Высоко ценящий искусство Мольера король лишает тем не менее покровительства драматурга, осмелившегося высмеять в комедии «Тартюф» членов религиозной организации «Общество святых даров». Пьеса (под названием «Мольер») в течение шести лет репетировалась МХАТом и в начале 1936 вышла на подмостки, чтобы после семи представлений быть снятой с репертуара. Более ни одной из своих пьес Булгаков на сцене театра не увидел.
Результатом же обращения к правительству стало превращение свободного литератора в служащего МХАТа (за границу писателя не выпустили, несмотря на то что в это же время был разрешен отъезд другому писателю-диссиденту Е. И. Замятину). Булгаков был принят во МХАТ на должность ассистента режиссера, ассистировал в постановке по собственной инсценировке гоголевских «Мертвых душ». Ночами же сочиняет «роман о дьяволе» (таково первоначально видел роман Булгаков о «Мастере и Маргарите»). Тогда же появилась и надпись на полях рукописи: «Дописать прежде, чем умереть». Роман уже тогда осознавался автором как главное дело его жизни.
В 1931 Булгаков была закончена утопия «Адам и Ева», пьеса о будущей газовой войне, в результате которой в погибшем Ленинграде в живых осталась лишь горстка людей: фанатичный коммунист Адам Красовский, чья жена, Ева, уходит к ученому Ефросимову, сумевшему создать аппарат, облучение которым спасает от гибели; беллетрист-конъюнктурщик Пончик-Непобеда, создатель романа «Красные зеленя»; обаятельный хулиган Маркизов, поглощающий книги подобно гоголевскому Петрушке. Библейские реминисценции, рискованное утверждение Ефросимова о том, что все теории стоят одна другой, а также пацифистские мотивы пьесы привели к тому, что «Адам и Ева» также не была поставлена при жизни писателя.
В середине 1930-х Булгаков написал еще драму «Последние дни»(1935), пьесу о Пушкине без Пушкина, комедию «Иван Васильевич» (1934-36) о грозном царе и дураке-управдоме, из-за ошибки в работе машины времени поменявшимися веками; утопию «Блаженство» (1934) о стерильном и зловещем будущем с железно распланированными желаниями людей; наконец, инсценировку сервантесовского «Дон-Кихота» (1938), превратившуюся под пером Булгакова в самостоятельную пьесу.
Булгаков выбрал труднейший путь: путь личности, твердо очерчивающей границы собственного, индивидуального бытия, стремлений, планов и не намеренной покорно следовать навязываемым извне правилам и канонам. В 1930-е годы драматургия Булгакова так же неприемлема для цензуры, как и ранее — его проза. В тоталитарной России темы и сюжеты драматурга, его мысли и его герои невозможны. «За семь последних лет я сделал 16 вещей, и все они погибли, кроме одной, и та была инсценировка Гоголя! Наивно было бы думать, что пойдет 17-я или 18-я», — пишет Булгаков 5 октября 1937 В. В. Вересаеву.
«Мастер и Маргарита»
Но «нет такого писателя, чтобы он замолчал. Если замолчал, значит был не настоящий», — это слова самого Булгакова (из письма к Сталину 30 мая 1931). И настоящий писатель Михаил Булгаков продолжает работу. Венцом его творческого пути стал роман «Мастер и Маргарита», принесший писателю посмертную мировую славу.
Роман первоначально задумывался как апокрифическое «евангелие от дьявола», а будущие заглавные герои в первых редакциях текста отсутствовали. С годами первоначальный замысел усложнялся, трансформировался, вобрав в себя судьбу самого писателя. Позже в роман вошла женщина, ставшая его третьей женой — Елена Сергеевна Шиловская. (их знакомство состоялось в 1929, брак оформлен осенью 1932.) Одинокий писатель (Мастер) и его верная подруга (Маргарита) станут не менее важны, чем центральные персонажи мировой истории человечества.
«Нехорошая квартира»
История пребывания Сатаны в Москве 1930-х годов вторит легенде о явлении Иисуса, произошедшего два тысячелетия назад. Точно так же, как некогда не узнали бога, москвичи не узнают и дьявола, хотя Воланд и не скрывает своих общеизвестных признаков. Причем с Воландом встречаются просвещенные, казалось бы, герои: литератор, редактор антирелигиозного журнала Берлиоз и поэт, автор поэмы о Христе Иван Безродный.
События совершались на глазах множества людей и тем не менее остались не понятыми. И лишь Мастеру в созданном им романе дано восстановить осмысленность и единство течения истории. Творческим даром вживания Мастер «угадывает» истину в прошлом. Верность проникновения в историческую реальность, засвидетельствованная Воландом, подтверждает тем самым и верность, адекватность описания Мастером и настоящего. Вслед за пушкинским «Евгением Онегиным», роман Булгакова может быть назван, по общеизвестному определению, энциклопедией советской жизни. Быт и нравы новой России, человеческие типы и характерные поступки, одежда и еда, способы общения и занятия людей, — все это развернуто перед читателем с убийственной иронией и одновременно пронзительным лиризмом в панораме нескольких майских дней.
Булгаков строит «Мастера и Маргариту» как «роман в романе». Его действие разворачивается в двух временах: в Москве 1930-х годов, где появляется, чтобы устроить традиционный весенний бал полнолуния, сатана, и в древнем городе Ершалаиме, в котором происходит суд римского прокуратора Пилата над «бродячим философом» Иешуа. Связывает же оба сюжета, современный и исторический автор романа о Понтии Пилате Мастер.
В годы, когда общегосударственная точка зрения на происходящее утверждалась как «единственно верная», Булгаков выступил с подчеркнуто субъективным взглядом на события мировой истории, противопоставив членов «писательского коллектива» (МАССОЛИТа) одинокому творцу. Не случайно литые «древние главы» романа, рассказывающие историю гибели Иешуа, вводятся писателем как истина, открывшаяся отдельному человеку, как личное постижение Мастера.
В романе проявился свойственный писателю глубокий интерес к вопросам веры, религиозного либо атеистического мировоззрения. Связанный происхождением с семьей священнослужителей, хотя и в ее «ученом», книжном изводе (отец Михаила не «батюшка», а ученый клирик), на протяжение жизни Булгаков серьезно размышлял над проблемой отношения к религии, в тридцатые годы ставшей закрытой для публичного обсуждения. В «Мастере и Маргарите» Булгаков на первый план выдвигает творческую личность в трагическом 20 веке, утверждая вслед за Пушкиным самостояние человека, его историческую ответственность.
Булгаков-художник
На выработку читателем собственного отношения к происходящему направлены все художественные особенности творчества Булгакова. Почти всякая вещь писателя начинается с загадки, которая призвана разрушить прежнюю ясность. Так, в «Мастере и Маргарите» Булгаков намеренно дает персонажам нетрадиционные имена: сатане — Воланда, Иерусалиму — Ершалаим, вечного противника дьявола он называет не Иисусом, а Иешуа Га-Ноцри. Читатель должен самостоятельно, без опоры на общеизвестное, проникнуть в суть происходящего и будто бы заново пережить в сознании центральные эпизоды мировой истории человечества: суд Пилата, смерть и воскресение Иисуса.
В произведениях Булгакова время настоящего, сиюминутного обязательно соотнесено со временем «большой» истории человечества, «синим коридором тысячелетий». В «Мастере и Маргарите» прием развернут на всем пространстве текста. Тем самым актуальные сиюминутные ценности советского времени ставятся под сомнение, обнаруживают свою явную преходящесть и сомнительность.
Для Булгакова характерна еще одна особенность: его герой, будь то в прозе или в драме, возвращается автором к истокам судьбы. И Мольер еще не знает масштаба своего гения («Кабала святош»), и поэзию Пушкина («Последние дни») принято считать слабее Бенедиктовской, и даже Иешуа странствует, боясь боли, не чувствует себя всемогущим и бессмертным. Суд истории еще не совершен. Время разворачивается, принося с собой возможности перемен. Вероятно, именно эта черта булгаковской поэтики сделала невозможной постановку «Батума» (1939), написанного как драма не о всесильном властителе, а об одном из многих, чья судьба еще не приняла окончательных очертаний. Наконец, в произведениях Булгакова встречаются лишь два варианта финалов: либо вещь оканчивается гибелью главного героя, либо финал остается открытым. Писатель предлагает модель мира, в которой существует бесчисленное количество возможностей. И право выбора поступка остается за действующим лицом. Тем самым автор помогает читателю ощутить себя созидателем собственной судьбы. А из множества отдельных судеб слагается и жизнь страны. Идея свободного и исторически ответственного человека, «лепящего» настоящее и будущее по своему образу и подобию, предложенная писателем Булгаковым, — драгоценный завет всей его творческой жизни.
«Батум»
«Батум» стал последней пьесой Булгакова (первоначально она носила название «Пастырь»). Театры готовились к 60-летию Сталина. Учитывая месяцы, необходимые для проведения через цензуру особо ответственной вещи, а также для репетиций, поиск авторов к юбилею начался еще в 1937 году. После настоятельных просьб дирекции МХАТ над пьесой о вожде начал работать Булгаков. Отказ от лестного заказа был опасен. Но Булгаков и тут идет нетрадиционным путем: пишет не о всесильном вожде, как авторы прочих юбилейных сочинений, а рассказывает о юности Джугашвили, начиная пьесу с его изгнания из семинарии. Затем проводит героя через унижения, тюрьму и ссылку, т. е. превращает диктатора в обычного драматического персонажа, обходится с биографией вождя как с материалом, подлежащим свободному творческому претворению. Ознакомившись с пьесой, Сталин запрещает ее постановку.
Спустя несколько недель после известия о запрещении «Батума», осенью 1939 у Булгакова открывается внезапная слепота: симптом той же болезни почек, от которой умер его отец. Воля смертельно больного писателя лишь отодвигает смерть, наступившей через полгода. Почти все, сделанное писателем, еще более четверть века ждало своего часа в рабочем столе: роман «Мастер и Маргарита», повести «Собачье сердце» и «Жизнь господина де Мольера» (1933), а также ни разу не напечатанные при жизни писателя 16 пьес. После опубликования «закатного романа» Булгаков войдет в число художников, определивших творчеством лицо 20 века. Так сбудется пророчество Воланда, обращенное к Мастеру: «Ваш роман вам принесет еще сюрпризы».
В 1966 в журнале «Москва» впервые с купюрами началась публикация романа «Мастер и Маргарита». Это произошло благодаря титаническим усилиям вдовы писателя Е. С. Булгаковой и действенной поддержке К. М. Симонова. И с тех пор началось триумфальное шествие романа. В 1973 на Родине писателя появилось первое полное издание романа, в середине 1980-х гг. роман увидел свет за рубежом, где его выпустило американское издательство «Ардис». И только в 1980-е гг. наконец-то в России одно за другим стали появляться произведения выдающегося русского писателя.
Из повести «Собачье сердце»
Глухой, смягченный потолками и коврами хорал донесся откуда-то сверху и сбоку.
Филипп Филиппович позвонил, и пришла Зина.
– Зинуша, что это такое значит?
– Опять общее собрание сделали, Филипп Филиппович,– ответила Зина.
– Опять!– горестно воскликнул Филипп Филиппович,– ну, теперь, стало быть, пошло, пропал Калабуховский дом. Придется уезжать, но куда – спрашивается. Все будет как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замерзнут трубы, потом лопнет котел в паровом отоплении и так далее. Крышка Калабухову.
– Убивается Филипп Филиппович,– заметила, улыбаясь, Зина и унесла груду тарелок.
– Да ведь как не убиваться?!– возопил Филипп Филиппович,– ведь это какой дом был – вы поймите!
– Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Филипп Филиппович,– возразил красавец тяпнутый,– они теперь резко изменились.
– Голубчик, вы меня знаете? Не правда ли? Я – человек фактов, человек наблюдения. Я – враг необоснованных гипотез. И это очень хорошо известно не только в России, но и в Европе. Если я что-нибудь говорю, значит, в основе лежит некий факт, из которого я делаю вывод. И вот вам факт: вешалка и калошная стойка в нашем доме.
– Это интересно...
«Ерунда – калоши. Не в калошах счастье,– подумал пес,– но личность выдающаяся».
– Не угодно ли – калошная стойка. С 1903 года я живу в этом доме. И вот, в течение этого времени до марта 1917 года не было ни одного случая – подчеркиваю красным карандашом ни одного, чтобы из нашего парадного внизу при общей незапертой двери пропала бы хоть одна пара калош. Заметьте, здесь 12 квартир, у меня прием. В марте 17-го в один прекрасный день пропали все калоши, в том числе две пары моих, 3 палки, пальто и самовар у швейцара. И с тех пор калошная стойка прекратила свое существование. Голубчик! Я не говорю уже о паровом отоплении. Не говорю. Пусть: раз социальная революция – не нужно топить. Но я спрашиваю: почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и валенках по мраморной лестнице? Почему калоши нужно до сих пор еще запирать под замок? И еще приставлять к ним солдат, чтобы кто-либо их не стащил? Почему убрали ковер с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Разве где-нибудь у Карла Маркса сказано, что 2-й подъезд Калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через черный двор? Кому это нужно? Почему пролетарий не может оставить свои калоши внизу, а пачкает мрамор?
– Да у него ведь, Филипп Филиппович, и вовсе нет калош,– заикнулся было тяпнутый.
– Ничего похожего!– громовым голосом ответил Филипп Филиппович и налил стакан вина.– Гм... я не признаю ликеров после обеда: они тяжелят и скверно действуют на печень... Ничего подобного! На нем есть теперь калоши, и эти калоши... мои! Это как раз те самые калоши, которые исчезли весной 1917 года. Спрашивается, кто их попер? Я? Не может быть. Буржуй Саблин? (Филипп Филиппович ткнул пальцем в потолок.) Смешно даже предположить. Сахарозаводчик Полозов? (Филипп Филиппович указал вбок.) Ни в коем случае! Это сделали вот эти самые певуны! Да-с! Но хоть бы они их снимали на лестнице! (Филипп Филиппович 
начал багроветь.) На какого черта убрали цветы с площадок? Почему электричество, которое, дай бог памяти, тухло в течение 20-ти лет два раза, в теперешнее время аккуратно гаснет раз в месяц? Доктор Борменталь, статистика – ужасная вещь. Вам, знакомому с моей последней работой, это известно лучше, чем кому бы то ни было другому.
– Разруха, Филипп Филиппович.
– Нет,– совершенно уверенно возразил Филипп Филиппович,– нет. Вы первый, дорогой Иван Арнольдович, воздержитесь от употребления самого этого слова. Это – мираж, дым, фикция,– Филипп Филиппович широко растопырил короткие пальцы, отчего две тени, похожие на черепах, заерзали по скатерти.– Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе и не существует. Что вы подразумеваете под этим словом?– яростно спросил Филипп Филиппович у несчастной картонной утки, висящей кверху ногами рядом с буфетом, и сам же ответил за нее:– Это вот что: если я, вместо того чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной начнется разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти баритоны кричат «бей разруху!»– я смеюсь.

Из романа «Мастер и Маргарита». Спор Воланда и Берлиоза.
– Разрешите мне присесть? – вежливо попросил иностранец, и приятели как-то невольно раздвинулись; иностранец ловко уселся между ними и тотчас вступил в разговор.
– Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете? – спросил иностранец, обращая к Берлиозу свой левый зеленый глаз.
– Нет, вы не ослышались,– учтиво ответил Берлиоз,–именно это я и говорил.
– Ах, как интересно!– воскликнул иностранец.
«А какого черта ему надо?»–подумал Бездомный и нахмурился.
– А вы соглашались с вашим собеседником? – осведомился неизвестный, повернувшись вправо к Бездомному.
– На все сто! – подтвердил тот, любя выражаться вычурно и фигурально.
– Изумительно!– воскликнул непрошеный собеседник и, почему-то воровски оглянувшись и приглушив свой низкий голос, сказал: – Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в бога? – Он сделал испуганные глаза и прибавил: – Клянусь, я никому не скажу.
– Да, мы не верим в бога,– чуть улыбнувшись испугу интуриста, ответил Берлиоз,– но об этом можно говорить совершенно свободно.
Иностранец откинулся на спинку скамейки и спросил, даже привизгнув от любопытства:
– Вы – атеисты?!
– Да, мы – атеисты,– улыбаясь, ответил Берлиоз, а Бездомный подумал, рассердившись: «Вот прицепился, заграничный гусь!»
– Ох, какая прелесть!–вскричал удивительный иностранец и завертел головой, глядя то на одного, то на другою литератора.
– В нашей стране атеизм никого не удивляет,–дипломатически вежливо сказал Берлиоз,– большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о боге.
Тут иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумлённому редактору руку, произнеся при этом слова:
-- Позвольте вас поблагодарить от всей души!
– За что это вы его благодарите? – заморгав, осведомился Бездомный.
– За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику, чрезвычайно интересно,– многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.
Важное сведение, по-видимому, действительно произвело на путешественника сильное впечатление, потому что он испуганно обвел глазами все вокруг дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту.
«Нет, он не англичанин...»–подумал Берлиоз, а Бездомный подумал: «Где это он так наловчился говорить по-русски, вот что интересно!» –и опять нахмурился.
– Но, позвольте вас спросить,– после тревожного раздумья заговорил заграничный гость,– а как же быть с доказательствами бытия божия, коих, как известно, существует ровно пять?
– Увы!–с сожалением отметил Берлиоз, ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и человечество давно сдало их в архив. Ведь согласитесь, что в области разума никакого доказательства существования бога быть не может.
– Браво! – вскричал иностранец, — браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила но этому поводу. Но вот курьез: он начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над самим собою, соорудил собственное шестое доказательство!
– Доказательство Канта, – тонко улыбнувшись, возразил образованный редактор,– также неу6едительно. И недаром Шиллер говорил, что кантовские рассуждения по этому вопросу могут удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством.
Берлиоз говорил, а сам в это время думал: «Но все-таки кто же он такой? И почему он так хорошо говорит по-русски?

Из романа «Мастер и Маргарита». Ершалаим перед грозой.
Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город. Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной Антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, Хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды…
Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях. Странную тучу принесло со стороны моря к концу дня, четырнадцатого дня весеннего месяца нисана.
Она уже навалилась своим брюхом на Лысый Череп, где палачи поспешно кололи казнимых, она навалилась на храм в Ершалаиме, сползла дымными потоками с холма его и залила Нижний Город, Она вливалась в окошки и гнала с кривых улиц людей в дома. Она не спешила отдавать свою влагу и отдавала только свет. Лишь только дымное черное варево распарывал огонь, из кромешной тьмы взлетала вверх великая глыба храма со сверкающим чешуйчатым покровом. Но он угасал во мгновение, и храм погружался в темную бездну. Несколько раз он выскакивал из нее и опять проваливался, и каждый раз этот провал сопровождался грохотом катастрофы.
Другие трепетные мерцания вызывали из Бездны противостоящий храму на западном холме дворец Ирода Великого, и страшные безглазые золотые статуи взлетали к черному небу, простирая к нему руки. Но опять прятался небесный огонь, и тяжелые удары грома загоняли золотых идолов во тьму.
Ливень хлынул неожиданно, и тогда гроза перешла в ураган. В том самом месте, где около полудня, близ мраморной скамьи в саду, беседовали прокуратор и первосвященник, с ударом, похожим на пушечный, как трость переломило кипарис. Вместе с водяной пылью и градом на балкон под колонны несло сорванные розы, листья магнолий, маленькие сучья и песок. Ураган терзал сад.
В это время под колоннами находился только один человек, и этот человек был прокуратор

 

 

Rambler's Top100